(окончание)
Наконец, до нас дошла весть об освобождении Сталинграда. Мама засобиралась в дорогу. Дед с бабкой ее уговаривали: «Ну, куда вы поедете, там все разрушено, оставайтесь, выделим вам землю, посадите картошку». Но мать рвалась домой. И вот в апреле мы погрузились в товарный состав, набитый людьми, возвращающимися в родные места. Когда приехали на станцию Садовая, эшелон остановили для проверки документов. У матери паспорт с немецким штампом и она боялась, что ее задержат. Поэтому, поручив нас с сестрой какой-то женщине, которая ехала до станции Сталинград – II, сама, покинув вагон, бегом по балкам отправилась вслед за поездом. Задыхаясь, прибежала на станцию, где нашла нас. Пришли домой. Видим, одной стены у дома нет, полов и окон тоже, жить негде.Мама как-то узнала, что в Красноармейске живет ее двоюродная сестра Елена Ивановна Тихонина. Она работала заведующей районным трестом столовых и кафе. Мы приехали к ней и несколько дней жили у них. Когда мама показала Елене Ивановне паспорт, та пришла в ужас. Сразу схватила его и бросила в сортир, сказав маме, чтобы всем говорила, что документы сгорели.
Маму Елена Ивановна устроила работать поваром в столовую, а жить мы стали в кухне, которую снимали в Узком переулке у Титовых.
Наш Узкий переулок был всегда в состоянии «войны» с улицей Тельмана. Мы, набрав заклепок на заводе № 264, который ремонтировал танки, из рогаток обстреливали друг друга. А в периоды перемирия их атаман одноногий Колька, лет на пять старше нас, подначивал, чтобы мы боролись друг с другом или до первой крови, или положив на лопатки.
В сентябре 1943 года я пошел в первый класс школы № 55 вместе с хозяйским сыном Сашкой по прозвищу Тюля. Это был рохля, вечно испачканный чернилами. Учительница ему говорила: «Титов, ты как трубочист грязный».
Читать и писать я научился еще до школы, и когда все учились писать палочки и крючочки, я сидел и смотрел в окно. Это вынужденное безделье, конечно, не способствовало прилежанию к учебе. В этой школе я проучился один год. Потом Елена Ивановна пригласила нас жить к себе. Она с дочерью Людмилой занимали две комнаты в четырехкомнатном бывшем немецком доме. Во второй половине жила женщина с двумя дочерьми Женей и Ирой по фамилии Фишлер.
На нашей, теперь уже Гражданской улице, было здание школы, где находился госпиталь. Вскоре госпиталь перевели, и здесь стала школа № 22, в которую я перешел во второй класс. В школе не было ни парт, ни столов, мы принесли из дома кто стул, кто табурет и, стоя на коленях на полу писали кто на газетах, кто на чем. У меня была амбарная книга, и я писал в ней.
В классе нас оказалось трое Филимоновых: Володя, Миша и я. И вызывая к доске, нас называли по именам. Директором школы была женщина, а военруком отставник. Утром они отлавливали опоздавших и заставляли по-пластунски ползать вокруг школы, выбирая места, где были колючки или больше грязи. В последствии они предстали перед судом за издевательства над детьми.
Во дворе школы был сарай с заколоченными окнами, который охранялся часовым и привлекал наше внимание. Однажды часовой исчез, мы день подождали, но он не появился и тогда, оторвав доски, залезли внутрь. Там находились ящики с противогазами, которые мы растащили по домам на рогатки.
На новом месте у меня появились новые товарищи: Валерка Фокин, Вилька Лунев, Витька Снегирев, Юрка Долотов по прозвищу Пыра, Генка Гончаров, а дружил я с Генкой Дубоносовым.
Через две железнодорожные станции от нашего дома находилась Лесобаза. Туда свезли огромное количество металлолома, завалы из него простирались от железной дороги до самой Волги. В этом металлоломе мы отыскивали немецкие винтовки с обломанными прикладами и стреляли из них в балке на пустыре, уперев обломок приклада в кирпич или доску. Когда кончались патроны, мы ехали на Лесобазу. Однажды в сентябре с двумя приятелями я вместо школы поехал за патронами. Приехав на место, мы быстро набрали патронов (их там было полно - и запаянные цинки, и открытые) и стали копаться в железках. Все мечтали найти пистолет. Мы знали, что обратный поезд будет в 17 часов. И вот, увлекшись поисками, я далеко углубился от станции и, когда пришел поезд, не смог быстро выбраться. Друзья уехали, а я остался один и пошел пешком. Устал, но сумку с патронами не бросил. Домой пришел уже затемно, за что здорово попало от матери.
Война подходила к концу, это чувствовалось во всем. В городе появились клумбы с цветами, стали продавать мороженое не доступное нам по цене, на которое мы бегали смотреть к проходной оборонного завода. И вот, 10 мая 1945 года рано утром, когда все еще спали, раздался сильный стук в окно и крики. Ничего не понимая, мы выбежали на улицу, где было много людей из соседних домов, все смеялись и кричали: «Победа! Победа!» Война закончилась. Откуда-то появилась гармошка и полилась музыка. Мы дети сновали между взрослыми и, по-моему, не совсем осознавали происходящее.
Моя бабка с дочерьми, которые бросили нас на дороге, тоже вернулись в город из Белой Калитвы, где были в немецком концлагере. Они отремонтировали дом, в котором все мы жили до войны, и стали в нем жить. Бабка от голода опухла и болела, а когда старшая дочь обокрала их и скрылась, совсем слегла и вскоре умерла. Ее младшая дочь Нина, которой был 21 год, осталась одна. Работала она на разрубке сбитых немецких самолетов, которые огромными кучами были навалены вдоль железнодорожной насыпи. Платили мало, и она еле сводила концы с концами. Впрочем, тяжело было всем, продовольствия не хватало, хлеб выдавали по карточкам. Я никогда не забуду чувство непроходящего голода, который все мы испытывали.Нина стала уговаривать маму вернуться и жить вместе. И в августе 1945 года мы вернулись в свой старый дом на улицу Тулака.
Осенью я пошел в третий класс школы № 53. Учительница Евгения Давыдовна Якубович посадила меня одного за парту. Напротив сидел какой-то белобрысый пацан, который ни минуты не мог сидеть спокойно, все время вертелся, вскакивал, получая замечания от учителя. Наконец, он обратился ко мне: «Я сяду с тобой?» И получив добро, перебрался за мою парту. Это был Борис Нагорнов, с которым впоследствии мы дружили всю жизнь.
Наше детство прошло на фоне войны. Отголоски ее еще долго преследовали нас, детей Сталинграда. То взорвались ребята на Мамаевом кургане, разряжавшие снаряд, то у нас в Ельшанке в местечке, застроенном вернувшимися жителями землянками и лачугами, с ироничным названием «Москва», погибли ребята, пытавшиеся извлечь порох из мины. А однажды в конце апреля 1948 года мы, ученики 5 класса сидя на уроке, услышали за Волгой сильный взрыв. В этот день в классе не было Гены Урывского. Как потом выяснилось, он с уличными приятелями отправились на лодке за Волгу, там нашли снаряд и положили его в костер. В результате, кто-то погиб, а Урывскому оторвало кисть руки. В школу он больше не вернулся, и вскоре они переехали из нашего района.
